Новый спектакль - уже третья работа специалиста по древнегреческому театру Теодора Терзопулоса в Александринке. Постановкой Терзопулоса «Эдип-царь» по Софоклу театр открывался после реконструкции, на Новой сцене и сегодня идет его интерпретация Беккета «Конец игры». Теперь вот Брехт. Что закономерно - и режиссер, и драматург приверженцы эпического театра. В котором системе Станиславского с ее вживанием актера в образ нет места. Но в новой работе система нет-нет да проглядывает. И это лучшие моменты премьерной постановки.
«Кураж» опоздала
«Хроника времен Тридцатилетней войны» - такой подзаголовок носит пьеса Бертольда Брехта «Мамаша Кураж и ее дети», написанная им в конце тридцатых в эмиграции. И должна была эта пьеса, по замыслу автора, стать предупреждением правительствам, стремящимся развязать войну. Но пока готовились постановки пьесы, война уже началась. Как скажет позже сам Брехт, «писатели не могут писать с такой быстротой, с какой правительства развязывают войны. «Мамаша Кураж» опоздала». Опоздать она в свое время, может, и опоздала, но антивоенный посыл пьесы вполне внятно звучит и в наши дни. Наложившись на режиссерский стиль Терзопулоса, этот посыл приобретает размах древнегреческой трагедии.
Хотя никакого отношения история, рассказанная Брехтом, ни к Древней Греции, ни к фашистской Германии не имеет. Действие ее происходит в начале 1600-х на территории Европы, когда и шла та самая Тридцатилетняя война, поводом для которой стал конфликт католиков и протестантов, позже переросший в борьбу против правления Габсбургов. По дорогам этой войны едет со своим фургоном маркитантка Анна Фирлинг, она же мамаша Кураж, вполне довольная ходом событий - война приносит ей только доходы. И никакие личные потери не способны перебить эту жажду наживы. Образ Кураж, по мнению Брехта, должен был олицетворять образ Германии, «ведущей разбойничьи войны и не извлекающей уроков из своих катастроф». Сегодня этот образ приобретает более обобщенный смысл.
Война вне времени
И поэтому в данном случае система Станиславского действительно ни к чему - на персонажей пьесы актеры должны смотреть со стороны. Как смотрят на всё происходящее, а заодно и на зрителей картонные фигуры мужчин в одинаковых костюмах и практически с одинаковыми лицами, расположенные на заднем плане. Кто они - чиновники, принимающие решение начать войну, или пушечное мясо? Каждый может оказаться и тем и другим. А заодно эти фигуры заменяют обязательный в любой древнегреческой трагедии хор (кстати, Терзопулос выступил еще и сценографом, и художником по свету в своем спектакле). Но если хор - картонный, то оркестр, пусть и небольшой, - самый настоящий. Играет в оркестровой яме, откуда периодически выходят и герои спектакля.
Есть в постановке, как и положено, рассказчик. Его играет корифей Александринки Николай Мартон, своим неподражаемым голосом комментирующий всё происходящее, сидя на краю сцены. По которой короткими перебежками передвигаются «группы захвата» с автоматами-фонарями, время от времени направляемыми в зал. Художник по костюмам Анастасия Нефедова одела персонажей во «вневременную» форму, поэтому параллелей с конкретным периодом истории не возникает. Все могло происходить и четыреста лет назад, и вчера.
Тяжесть «отстранения»
А вот и мамаша Кураж (Елена Немзер) - красивая женщина, одетая в стиле «милитари». Фургон отсутствует - вместо него небольшой кофр. За время спектакля героиня появится и в ярком меховом жилете, и в кружевном боди - практически светская львица. Но наряды меняются, не меняется только хищный блеск в глазах. И не меняется фон - где всегда маячит Смерть (Дмитрий Бутеев). Но пока Кураж это не волнует - она занята куплей-продажей, в процессе которой вроде и не замечает, как погибает один сын, потом другой. Минутная растерянность, и снова - в погоню за прибылью. Жесткая женщина, не вызывающая никакого сочувствия, - всё, как хотели и драматург, и режиссер.
Елене Немзер, наверное, было нелегко всё время смотреть на свою героиню глазами судьи. Ощущение тяжести вообще присутствует весь спектакль. Кажется, что актерам трудно двигаться, трудно говорить, трудно петь знаменитые зонги. Придумал ли им такое сценическое существование режиссер, тем самым давая понять, что всё, что происходит, противоестественно, или им действительно тяжело дается осуществление задуманного - зрители, скорее всего, не поймут. Зато они поймут и посочувствуют дочери главной героине - глухонемой дурочке Катрин, которую Юлия Марченко играет без оглядки на «эпический театр», вживаясь в образ «по Станиславскому». А мамаша Кураж, потерявшая дочь, которая погибает, совершив практически подвиг, в финале вдруг обретет человеческие черты - Елена Немзер как будто сбросит всю тяжесть «отстранения» от своей героини и превратится в страдающую мать, нашедшую утешение лишь в объятиях смерти. И именно эти эпизоды станут в спектакле не просто самыми запоминающимися, но и четче всего донесут антивоенный настрой Брехта, Терзопулоса и тысячи других драматургов и режиссеров.
Анна ВЕТЛИНСКАЯ,
интернет-журнал «Интересант»
